Прости, молодость! - Страница 2
Комментариев нет (Прокомментировать)
По понятиям
Выпускники колонии вполне готовы к «взрослой зоне», как здесь выражаются. Понятиям, по которым живут на зоне, здесь следуют с той самоотверженной серьезностью, на которую способны только подростки. По сведениям заместителя начальника колонии по воспитательной части, 29-летнего капитана Артема Грищенко, около 10% его подопечных считаются «обиженными» (это самая низкая каста заключенных, всячески унижаемая и используемая остальными в сексуальных целях), а 40% – «гашеными» (это каста чуть повыше – те, кто тем или иным непозволительным образом соприкоснулся с «обиженным»).
«Если новый приходит, объясняешь ему, как не погаситься, если он здравый пришел», – говорит председатель первого отряда девятнадцатилетний Саша Уйманов (приговорен к трем с половиной годам по 158-й статье – украл кожаный плащ, оцененный в две тысячи с копейками, ущерб возместил, но все равно сел; по правилам, позволяющим оставаться в колонии тем, у кого срок истекает до 21 года, продолжает жить на малолетке). «Загаситься» можно, например, покурив сигарету, побывавшую во рту у «обиженного» или «гашеного». Но Саша – человек с открытым сознанием: «Он, может быть, и гашеный, – предполагает он, – а по интеллектуальному развитию или по опрятности, может быть, и лучше. Их тут никто не притесняет. Им даже можно участвовать в КВН».
Насчет притеснений Саша, конечно, несколько кривит душой. На то и есть понятия, чтобы «обиженные», например, спали у двери. Тридцать – сорок металлических коек в спальнях кирпичных бараков расставлены с интервалами около метра, что неплохо. Кое-где прибиты полочки, даже зеркальца, висят яркие махровые полотенца: в интересах гуманности здесь несколько лет назад разрешили «одомашнивать» обстановку. Конечно, получается это только у тех, кому из дому что-то присылают; у подавляющего большинства семьи не могут себе этого позволить, а 20 человек – и вовсе круглые сироты. Кровати застелены, подушки поставлены уголком. «Как видите, заправка по-белому, – с гордостью говорит Артем Грищенко. – К сожалению, все серое, потому что все б/у: мы покупаем у железной дороги». Присутствуют все оттенки серого: от почти белых простыней в самом теплом углу, у председателя отряда, до практически черных возле двери, у «обиженных».
Обязанность «гашеных» – разливать всем остальным вонючий суп в столовой. Однако есть им разрешено за общим длинным деревянным столом. А вообще правил не счесть: если на тебя смотрят – есть нельзя; сало – нельзя («А мать на последние покупала», – сетует Грищенко); если что на пол упало – есть нельзя; то, что «гашеный» разливает, есть можно, а если он после разлива дотронется до твоей миски – уже нельзя; если пачка «Примы» красной стороной вверх упала – курить нельзя. «Я иногда думаю: у нас за год два раза состав меняется, – недоумевает Грищенко. – Мы это все никак не пропагандируем и даже запрещаем. Так откуда же это берется?» Ясно, откуда: из следственного изолятора, где дети месяцами сидят вместе со взрослыми и жадно перенимают у них премудрости преступного мира. После этого вполне добросовестные попытки сотрудников детской колонии перевоспитать своих подопечных обречены.
Забота
«Иногда эта колония мне больше напоминает пионерлагерь», – хвастается Грищенко. Если что и напоминает пионерлагерь, так это не слишком уважительное, но вполне заботливое отношение к подопечным. Такое встречается далеко не во всякой детской исправительной колонии, и тем не менее Мариинская – довольно показательный пример той либерализации взглядов, которая в последние несколько лет происходит в Главном управлении исполнения наказаний. Когда начальник колонии открыто готов сказать, что значительная часть его воспитанников вообще не должна быть за решеткой, рвение, с которым его подчиненные наказывают заключенных, резко уменьшается.
«За те пять лет, что я здесь работаю, произошла гуманизация, – говорит капитан Грищенко. – Наверное, во всем обществе так. Или, – задумчиво добавляет он, – во всем обществе на словах, а в колонии – в действительности. Вывозим детей на речку купаться, прекратили строевую подготовку: раньше ведь как свободный вечер, так на два часа. Привозим рок-группы, недавно вот женскую театральную группу привозили, потом устроили с ними чаепитие в передовом отряде. Правда, получилось так, что сели за стол, пацаны с одной стороны, девушки – с другой, хоть мы и выбрали пацанов самых грамотных».
Ветеран колонии двадцатилетний председатель второго отряда Александр Прищепин, отсидевший уже пять из семи лет, к которым приговорен за убийство, утверждает, что на его памяти «очень много условий изменилось. К лучшему, конечно. И запретили многое – ну, заниматься с осужденными физзарядкой. Раньше плохое они что-нибудь сделают, а страдают все. Приседают – могут полчаса, час. За этим раньше председатель отряда смотрел. Теперь мы просто смотрим за отрядом, чтоб чистые все были, аккуратные».
День начинается в 7 утра с «карточной проверки»: это когда воспитатель с колодой карточек в руках выкликает фамилии осужденных, те выкрикивают в ответ свои имена и отчества и выходят из строя. Зимой проверку, как правило, устраивают в бараке, чтобы не выгонять детей на мороз. Заключенные по одному проходят в «ленкомнату» – помещение с партами, телевизором и с видеомагнитофоном (в каждом бараке по две спальни и одной «ленкомнате»). За первую синюю парту садится воспитатель и приступает к проверке формы одежды: осужденные подходят к нему и по очереди демонстрируют наличие носков, варежек и бирки на кителе. «Понимаете, – объясняет Артем Грищенко, – бывало, что ребенок по неосторожности или специально надевает в 50-градусный мороз сапоги на босу ногу». Носками и варежками требования вынужденно ограничиваются: шарфы есть далеко не у всех. Их разрешили совсем недавно, вместе с ремнями и домашними тапочками, и в будущем администрация надеется все это раздобыть и раздать. Пока на 20-градусном морозе шарфами щеголяют только самые обеспеченные.